Английская публика приняла «Путешествия Гулливера» с благодарным смехом; но многие, отсмеявшись, начинали хмуриться. Это очередное подношение доктора Свифта было, как и все прочие, отнюдь не безобидно, под видом лакомства доверчивым читателям скармливали пилюли замедленного действия, и во рту от них оставалась неприятная горечь. Протесты, один другого решительнее и авторитетнее, посыпались вскоре после смерти Свифта, и все они имели в виду не столько книгу, сколько облыжные и ехидные намерения ее автора.
Книга Свифта переведена на десятки языков и читается уже почти три века, и крайне сомнительно, чтобы в нашем веке кто-нибудь, кроме завзятого специалиста, задался вопросом, не есть ли Лиллипутия иносказательное обличение Англии начала ХУШ в. и не разумеется ли под соседней империей Блефуску Франция (или, по дрЦарство лиллипутов — не только сказочное, но еще и кукольное; Гулливер по большей части и описывает свои игры и забавы в ожившем кукольном мире, разумеется, описывает в самых серьезных выражениях. Заметим лишний раз, что он в очень малой степени наблюдатель и в очень большой — участник этих игр, связанный их правилами. Он имеет свое кукольное имя — Куинбус Флестрин («Человек-Гора»), свои игровые обязанности (например, «раз в луну относить в своем кармане гонца вместе с лошадью на расстояние шести дней пути»), свой игровой титул «нардака», «самый высокий в государстве».
Наивный читатель есть читатель-соучастник, и читатели разного возраста по мере своей наивности соучаствуют в играх Гулливера с лиллипутами. Для ребенка суть этой игры — преображение кукольного в настоящее; для взрослого — преображение настоящего в кукольное. (Примерно так же различаются детские и взрослые спектакли.)угому толкованию, Ирландия) того же времени.
Первое время книгу Свифта читали в основном взрослые; но уже к началу ХІХ в. она была усечена, почищена и отослана в детскую. Забегая вперед, скажем, что английский хирург сильно отличается по складу ума от короля великанов: тот, глядя на Гулливера, «заметил, как ничтожно человеческое величие, если такие крохотные насекомые... могут его перенимать... Держу пари, сказал он, что у этих созданий существуют титулы и ордена; они мастерят гнездышки и норки и называют их домами и городами; они щеголяют нарядами и выездами; они любят, сражаются, ведут диспуты, плутуют, изменяют».
Гулливеру мысль о ничтожности человеческого и даже лиллипутского величия в голову не приходит; но даже сверхнаивный читатель если не понимает, то чувствует, что Гулливер — придворный мемуарист, Гулливер — «нардак», Гулливер — Куинбус Флестрин все время имеет несколько дурацкий вид. Вот он на вершине славы и во всем блеске своего здешнего могущества волочит неприятельский флот с криком «Да здравствует могущественнейший император Лиллипутии!» Аналогичный вопль через много лет издавал бравый солдат Швейк и на этом основании был признан идиотом. Разница та, что у Швейка идиотизм показной, а у Гулливера — неподдельный.
Словом, выходит так, что существование лиллипутов — издевка над общественной жизнью человечества, в том числе и читателя; а поведение и слог Гулливера — издевка над средним европейцем, т. е. опять же над читателем. Серьезность и обстоятельность повести усугубляют издевку; читатель вместе с капитаном Гулливером высек сам себя и не заметил этого.